Арвеарт. Верона и Лээст. Том I - Лааль Джандосова

Звёзды на тёмном небе загорелись гораздо ярче, что заметила только Джина, подумавшая: «О боже мой! У меня уже галлюцинации!»

* * *

Верона, едва придя в себя, увидела ковш Медведицы – опрокинутый в небо – серебряный, и прошептала: «Вы помните? Мы сидели в саду, под яблоней, и звёзды были такие же…» Джон приподнял её в воздух, усадил – тихонечко ахнувшую – на край летящего Парусника и встал к ней предельно близко – между её коленями, раскрытыми в обе стороны:

– Конечно, помню, Малышка. Я тогда прочитал тебе Фроста, но он тебе не понравился.

Она, ощущая бездну, внутренне сжалась от ужаса, обхватила его за шею и одновременно почувствовала, как руки его смыкаются – кольцом у неё на талии. Долго – предельно долго – они, без слов, без улыбок, смотрели в глаза друг другу, вплоть до её признания:

– Это разные чувства, поверьте мне… к вам, и к экдору проректору.

Джон улыбнулся:

– Знаю. И разными и останутся.

– А папа? То, что я думала, когда уже встретилась с Марвенсеном… Я его оскорбила… Он знает, что я раскаиваюсь?

– Конечно знает, Малышка. Запомни самое главное. Ты для него являешься основной в его жизни ценностью. Он любит тебя настолько, что мне просто не с чем сравнивать. Больше всего на свете. Он умрёт за тебя, не задумываясь. Я тебя не обманываю.

Верона по-детски всхлипнула и закрыла лицо ладонями, а Джон ещё крепче обнял её, осторожно спустил палубу и добавил: «Вы скоро с ним встретитесь…»

Джина в эти минуты нервно курила Vogue, Лээст думал о прошлом, а Джошуа думал о будущем – безысходном в его представлении.

Джимми, совсем заскучавший, решил, что пора развлечься и тихо полез по вантам, уходящим наверх, к грот-мачте, пользуясь тем обстоятельством, что Эртебран с Маклохланом сместились на бак фрегата – для общения со старшекурсниками. Аримани – в компании Томаса и Эамона Маккафрея – начал играть на флейте один из этюдов Бетховена, ожидая с большим нетерпением прибытия в Академию, где, по его подсчётам, должны уже были собраться остальные студенты Коаскиерса – арвеартского происхождения. Томас, под звуки флейты, испытал прилив меланхолии, окрашенный ярче обычного образами Вероны, а Эамон украдкой принялся за сладкую булочку и то и дело позёвывал, так как совсем не выспался.

– Простите, а чей это Парусник? – решилась спросить Верона. – Одного из Дорверов Создателей?

Джон распустил ей волосы, спрятал куда-то гребень, а затем предложил с улыбкой:

– Малышка, забудь о Создателях! Давай лучше выпьем чего-нибудь!

Получив от неё согласие, он вытащил меч из ножен и, отложив его в сторону, первым уселся на палубу. Верона, усевшись рядом, проследила – с немым восхищением, как неизвестно откуда возникает ведёрко – серебряное, со льдом и бутылкой – откупоренной, и два высоких бокала, заметно люминесцирующих. Затем появилось блюдце с тремя шоколадными трюфелями.

– Вот, – сказал Джон, – те самые. Клубничный, имбирный, кокосовый. Это – твои любимые.

Перестав любоваться бокалами, Верона, робким движением, взяла его руку – правую, осторожно её погладила – ладонь его с длинными пальцами, прижалась к ним с поцелуем и прошептала:

– Простите меня. Мне было страшно до этого. А теперь это всё – как раньше. Или почти как раньше. Теперь я могу любить вас и не стыдиться этого…

Джон обратился к шампанскому:

– Выпьем, – сказал он, – за будущее!

– За вас, – сказала Верона. – За вас и за настоящее.

– За нас и твоих родителей!

Вино – сухое – бесценное – показалось ей обжигающим. Джон протянул ей трюфель. Вложив ему в рот половинку – от своей, перед этим откушенной, она внезапно подумала: «А вдруг это вправду – „Матрица“? Вдруг этого нет в действительности? Этого нет в реальности… в моей реальной реальности…» – на что он ответил сразу:

– Малышка, реальностей много, и они постоянно меняются, но они-то и формируют существующую действительность.

– В которой вы меня любите?

Он сжал её пальцы в ладони и произнёс с улыбкой:

– И в которой мы будем счастливы.

– Джон, – прошептала Верона, – а как вас зовут в действительности? Может быть, вы назовёте себя?

Он прервал её мягким жестом и ответил:

– Нет, моя милая. Я мог бы, конечно, представиться, но мне будет гораздо приятнее, если ты сама догадаешься. Даю тебе ровно сутки. Действуй любыми методами. Помощь не возбраняется.

– Да?! – рассмеялась Верона. – Не Румпенштилькин, случаем?! Это имя бы вас украсило!

Румпенштилькин расхохотался:

– Rumpelstilzchen, meine Liebe Fräulein! Кто-то, я помню, отказывался заниматься со мной немецким! И вот! Полюбуйтесь, пожалуйста! Уж не знаю насчёт Дривара, но Рильке тебя убил бы за такое произношение!

– Немецкий мне не даётся!

– Займёмся им при возможности. А теперь послушай внимательно. Если завтра в это же время ты, при любых обстоятельствах, обратишься ко мне по имени, я обязуюсь выполнить любое твоё желание, в масштабах всего измерения и за его пределами.

Верона, услышав это, раскрыла рот от волнения, не в силах хоть что-то вымолвить, а Джон посмотрел на звезды, после чего констатировал:

– Сейчас у нас десять тридцать. Время уже отсчитывается.

– А если я проиграю?!

Джон, перестав улыбаться, опустил ей руку на голову, отвёл назад её волосы – тяжёлые и шелковистые, склонился к лицу – прекрасному, к губам её – чуть приоткрывшимся, и прошептал, помедлив:

– Тогда ты сама выполняешь любое моё желание…

Верона, в теле которой возникла лёгкая изморозь – сладкая, парализующая, покраснела – густо – мучительно, от мыслей, пришедших к ней в голову, а Джон, прошептав: «Конечно… Ты знаешь, чего мне хочется…» – провёл по губам её пальцами и закончил – совсем неожиданно:

– Но этого не случится, пока ты не окончишь Коаскиерс. Я обещал проректору. И я не могу целовать тебя. То есть пока ты учишься, я не имею права вступать с тобой в отношения.

– Как?! – ужаснулась Верона. – А как вы могли обещать ему?! Разве это в его компетенции?!

Джон кивнул:

– Конечно, любовь моя. Он несёт за тебя ответственность. Я по большому счёту дал своё обещание не нарушать те догмы, которые здесь исповедуются, и именно в том, что касается вопросов морали и нравственности.

Верона спрсила гневно:

– А при чём здесь мораль и нравственность?!

– Будешь ещё шампанское?

Она отвернулась в сторону. Джон произнёс: «Ну ладно…» – взял бутылку, допил из горлышка, после чего поднялся и сообщил примирительно:

– Мы уже подлетаем! Встань посмотри на Замок! Зрелище впечатляющее!

Верона встала – насупленная, обиженная на проректора, на арвеартские догмы, на вопросы морали и нравственности, и в том числе и на Джона с его моральными комплексами. Он подвёл её к левому борту. Им открылся вид на Коаскиерс – грандиозный, квадратный сверху, венчающий скальный остров – монолит, уходящий в воду футах в двухстах от берега.

– Вот! – сказал Джон. – Любуйся! Постройка монументальная. Кроме надземных уровней в нём есть ещё и подземные, а под крышей – оранжерея, поэтому крыша стеклянная. И его, между прочим, выдалбливали. Башню, конечно, надстроили, а так – простыми кувалдами. Работа, представь себе, адова. Двести лет ушло на создание.

– Представляю, – вздохнула Верона. – Но вы сами читали мне «Поттера», поэтому вы понимаете…

– «Поттер», Малышка, – сказка. Там можно придумать всякое. И, кстати, этот ваш Петтигрю. Он залез на центральную мачту, а спуститься не в состоянии. Пусть посидит помучается или вернуть в компанию?

Верона повторно нахмурилась:

– Пусть посидит помучается.

Фрегат незаметно снизился. Замок стал увеличиваться, светясь и крышей, и окнами, и ярко горящими факелами, что шли по периметру здания; а море сияло дорожками – оранжево-золотистыми.

– Сейчас подлетим к террасе, – продолжил Джон пояснения. – Это – воздушная пристань в северном секторе здания. Там мы вас всех и высадим.

– А вы? – спросила Верона. – Куда вы потом отправитесь?

Он вновь посмотрел на звёзды – на висящие низко созвездия, и произнёс:

– Подрейфую. Далеко улетать не хочется.

– Да? А на чём подрейфуете? На этом же самом Паруснике?

Джон погладил ей голову:

– Да, на нём, разумеется. Это – мой дом, Малышка. И станет твоим когда-нибудь.

Верона вздохнула горько, вспомнив о нормах нравственности, а Джон, обняв её сзади, зарылся лицом ей в волосы, что пахли сладчайшим «Ангелом», и не размыкал объятия, пока Парусник шёл на снижение, в тот момент желая единственного – больше не отпускать её, больше не расставаться с ней.

* * *

Фрегат подлетел к террасе и завис в пяти метрах от берега – уровняв свой фальшборт с балюстрадой – массивной, с большими балясинами, выточенными фигурно из красивого белого мрамора. Джон отпустил Верону – с обещанием: «Скоро увидимся!» – отошёл за мечом, поднял его, прокрутил в засвистевшем воздухе и исчез, оставляя всё прочее – эртафразз, бутылку, бокалы, бронзовый шлем, тарелочку и ведёрко со льдом – подтаявшим. Верона, подумав: «Скоро ли? Что есть „скоро“ в его понимании?» – спустилась на нижнюю палубу и обнаружила сразу, что студенты и оба профессора выполняют «форму прощания», идентичную «форме приветствия». «Эркадор… Эркадор… А какой он? Почему он – „первого уровня“? Он действительно самый могущественный? И, значит, он уже в курсе, что у Джона со мной отношения?» Задавшись такими вопросами, она опустилась на палубу и прошептала: «Слава… Слава Его Величеству…» Следующее мгновение ушло на телепортацию. Пристань – широкая, каменная, заполненная до этого студентами-арвеартцами, выполнявшими форму приветствия наряду со своими кураторами, заполнилась окончательно. Тишину, царившую в воздухе, прорезали крики Брайтона: